Часть 1
Подкатегория: без секса
Си-ту-ёвина, блин…
Я и так-то был как мешком пришибленный, а тут вообще в ступор впал.
Пацан переминается на лестничной площадке, а я ни «ку-ку», ни «кукареку». Замороженный синий бройлер в дурацком полотенце. В голову почему-то лезут только стихи Маяковского:
«Крошка-сын к отцу пришёл,
И спросила кроха…»
В книжных романах в такой ситуации часто помогает кто-то третий. Он и помог.
Заскулил щенок. То ли писать захотел, то ли надоело ему в подмышках жить. Короче говоря, комочек в куртке парня заскулил и активно заворочался.
— Я это… Не совсем понимаю… — очнулся я, блея, как спросонья.
— Я из дома ушёл. Совсем. Вот… — повторил Андрей.
— Объяснишь сейчас. Ты же вымок весь. Проходи.
Отступаю от двери, чтобы впустить гостей, запинаюсь за туфли, что всегда «живут» в моей прихожке, и чуть не падаю. Конфуз, идиотизм, стыдоба… А точнее — винегрет из этих ощущений, плюс ещё парочка неназванных.
Но настоящий конфуз случился секундой позже, когда в закуску к вышеназванному «винегрету» с меня свалилось полотенце. Хотелось вообще взорваться фейерверком и растаять в воздухе, оставив гостей одних в квартире. Пусть делают, что хотят, только без меня.
— Ммм… — вырвалось из моей груди обречённым стоном загнанного зверя, и за пазухой у пацана опять заскулило.
Видимо, я напугал щеночка. И вполне возможно, что он тут же «сходил» прямо в куртку.
— Ну, б-б-блин, я сейчас… — схватил я упавшее полотенце и, мотнув перед носом опешившего ученика своими яйцами, резко развернулся и умчался в комнату.
«Финита ля…»
Второпях нужной одежды никогда не бывает под рукой (ещё один подлый закон Мерфи). Ни носков, ни трусов… Всё провалилось в тартарары, сгорело и испарилось!
Пока я лихорадочно разыскивал тряпки, хлопнула дверь, и в прихожей завозились (видимо, парень уговаривал щенка вести себя прилично в гостях). Ну да, один хозяин тут неприличным оказался… Устроить такую порнографию перед учеником!
«Ахтунг-трахтунг, мозгиш на забориш!»
Наконец, кое-как одевшись, выхожу из комнаты. Так и есть. Оба на полу. Как две бездомные собачонки.
— Андрей, ты чего тут сидишь? Снимай-ка куртку и проходи уже. Щеня не голодный? А ты? Давай я что-нибудь приготовлю по-быстрому. Или, может, пока просто чаю?
— Простите, Михаил Юрьевич. Я ввалился без спросу, да и ваще… Не надо ничо. Ну, может, чаю…
Пацан был здорово смущён. Подавлен. Глаза красные от недавних слёз. Да я и сам за последние полдня измят был не меньше… Нам всем требовалось успокоиться.
Открываю холодильник и растерянно пялюсь на полупустые полки. И что там у холостяка могло завестись, кроме сыра, ветчины да дежурного десятка яиц?
— Тут, собственно, негусто… — мямлю я, вздохнув. — Если б заранее знать, тогда бы… Впрочем, это я глупость сморозил…
— Да Вы не беспокойтесь, пожалуйста. Я люблю чай.
— Как удачно. Значит с него и начнём, — улыбнулся я и повернулся. — Так что же случилось?
Парень взял печеньку, разломил её и сунул половину собачке. Отпил чай.
Он явно тянул время, собираясь с духом. А я не торопил его. Мне и самому позарез нужна была передышка, чтобы хоть наскоро сгрести мысли в кучу и выработать линию поведения. Я не представлял, как себя с ним вести, что говорить, а что нет. Утешить, обласкать или быть холодным айсбергом? Но для начала хорошо было бы во всём разобраться.
— Михаил Юрьевич, Вы… Вы не читали ещё?..
— Эээ… Хмм… Твоё сочинение? Уже… А может, тебе лучше было бы написать про паровозы?..
— Что? Какие паровозы? — вскинулись брови в недоумении.
Лицо парня при этом стало настолько трогательным, что до чёртиков захотелось зарыться губами в его чёлку.
Но я лишь вздохнул и отпил чай из чашки.
— Прости… Очередная глупость…
— Это Вы меня простите. Я не имел права. Не знаю, что на меня нашло. Прорвало почему-то… Настроение подвело. Дома вот разругался… Да и ваще всё под откос пошло… — парень шмыгнул и быстро стёр слезы со щёк.
«Под откос? Опять про паровозы?» — мелькает глупость в больном мозгу.
Я почему-то всё больше уверяюсь в том, что заснул за столом при проверке сочинений и мне всё это снится. Но встряхиваю головой, пытаясь вернуть себя в реальность.
— Андрей, а что дома?
— Да всё по той же теме.
— Ты про… Хмм… Про то, что написано в сочинении?
— Н-н-не совсем. О Вас маманя не знает. Я про «тему» говорю.
— Эээ… Прости, опять не понял. Про какую?
— Ну… Про голубую конечно. Вы же должны были понять из моего сочинения… Вы ведь умный. Короче, каминг-аут у меня случился с маман.
Меня аж с табуретки подбросило, но я быстро взял себя в руки, маскируя подскок необходимостью достать тарелку под сыр.
— Так, значит, ты… Ты гей? — спрашиваю как можно спокойнее, хотя в желудке клокочет Везувий, прожигая меня насквозь.
— Ну, типа того. Что Вы об этом думаете?
Ох, сказал бы я тебе, ЧТО я думаю! И чем!..
— У тебя там всё правда?.. В тетради?
— Конечно. Но там… Не вся правда.
Господи, по ходу, до рассвета мне не дотянуть. Что ещё-то?
— Я не мог там написать всего… Ну, Вы же понимаете…
— Нет. По-моему, ты и так написал достаточно для расстрела, — пытаюсь тонко хохмить, но выходит, как топором по известному органу.
Парень ёрзает, ещё ниже опускает голову и краснеет.
— Ну… Как Вам объяснить?.. Я действительно люблю Вас, Михаил Юрьевич. И я… Только не обижайтесь, пожалуйста. Я… Там, в коридоре… Я даже и не мечтал никогда увидеть Вас… Вот так… Ну… Чтоб совсем без одежды… И Вы офигенно красивый… Простите… Я прям возбудился весь, как чайник.
— Чайник?
— Ну, когда закипает и свистеть начинает.
— Паровоз тоже свистит, но не от возбуждения. Хотя… Ну да. Ты же говорил, что гей… Оу. Всё ясно.
— Я бы хотел рассказать, ЧТО я часто вижу во сне (и кого), когда наутро сразу приходится кидать труселя в стирку. Или я мог бы написать о своей заветной мечте, где мы с Вами вместе и нет никакого стеснения. Наши поцелуи… Ах! Вы, наверное, подумаете, что я обкурился? М-да, сегодня меня несёт без остановки. Где у Вас тут стоп-кран? О чём я ваще? А, ну да — о прихожке… Ведь тут даже не в моей ориентации дело. Будь я обычным, моё мнение о Вас не изменилось бы. По Вас же все девчонки в классе сохнут. Но видели б они то, что я сегодня…
— Знаешь что, Андрей. Давай-ка забудем мою неловкость при встрече? Мне и самому хоть сквозь землю… Стыдоба.
— Да Вы что! Разве можно стыдиться красоты? Это же дар природы.
— Ага. Нас этот дар слишком далеко завёл.
— Нас?.. Ну да, нас… Я, наверное, очень наглый, да? Себя со стороны ведь не видно. Лезу к Вам со своей любовью. Вламываюсь в квартиру вместе с домашними животными… Но мне и правда совсем некуда идти. Простите… Я вот чай допью и уйду.
— Далеко? Ты же сам говоришь, что некуда идти. Кстати, домашнее животное у тебя просто очаровательное!
«Как и ты сам», — добавляю про себя.
Встаю и тихо кладу ладони парню на плечи.
— Эх, Андрюха, Андрюха… Что же нам делать-то?
Он замер, выронив печенье. Голова медленно поднимается и мягко упирается затылком мне в живот.
— Как я давно об этом мечтал, Михаил… Юрьевич.
Отмечаю про себя, что отчество прозвучало с задержкой, как бы через силу, как бы говоря о его ненужности.
Его затылок трётся о мой пупок, вызывая скоростной стояк чуть ниже. «Мамочка!» — в панике ору про себя и быстро отстраняюсь от парня, отворачиваясь к холодильнику.
Часть 2 (последняя)
— Тебе пары яиц хватит?
— Для чего?
Чуть не ляпнул в ответ — «для секса», но лишь улыбнулся:
— На ужин. Яичница с луком и ветчиной по-Лермонтовски — моё лучшее кулинарное достижение. Так что не вздумай отказываться. Другого шанса не представится. Ха-ха…
— И не подумаю. Но надеюсь, что ваши лермонтовские яйца попробую ещё не раз…
Тихо ржу, уже не сдерживаясь. Переваривая возможные значения прозвучавшего.
— М-да. Ох и нахальные у меня ученики.
Моё предыдущее напряжение неожиданно сменяется безудержной радостью. Господи! Ведь сегодня мне впервые признались в любви! И пусть не о таком признании я мечтал, всё равно. Я лю-бим! Это такое счастье! А, собственно, о ком я вообще мечтал? О прекрасной девушке? И мечтал ли? Враньё. Я и не думал ни о чём таком. Просто не задумывался никогда. Жил себе и жил. И вдруг — любовь! Ну и стервец этот Андрюха. Невозможно красивый и обаятельный стервец. Так почему бы нам не любить друг друга?.. М-да. Потому что!
— Ой. Извините. Я хотел сказать… гмм, — пацан тоже хихикает в кулак. — Можно, я помогу?
— Ну, если это не дежурная фраза вежливости, тогда режь лук. Тебе полезно выплакаться. Говорят, слёзы очищают душу. Напомни мне, пожалуйста, телефон твоей мамы.
— Зачем? Я не вернусь туда.
— Об этом мы поговорим на сытый желудок. А сейчас я должен сказать ей, что ты у меня, а не в морге или полиции.
— Ладно. Вот, можете с моего звякнуть, — тыкает он в кнопку вызова.
— Добрый вечер, Анна Болеславовна. С Вами говорит преподаватель литературы Лермонтов. Ваш сын у меня. Не беспокойтесь. Я примерно в курсе того, что произошло между вами. Сейчас мы поужинаем и поговорим с ним подробнее. Если хотите, можете забрать его. Или мы вместе приедем. Но лучше бы оставить его здесь до завтра. Парню надо успокоиться и прийти в себя.
— Если он не одумается, мне такой сын не нужен, — слышу в ответ.
Дальше пошли гудки.
М-да, ситуэйшн.
— Что она сказала? — вошёл в комнату Андрей и тихо сел рядом на диван.
— Да так… Сказала, что пока можешь остаться, — приобнял я его и потрепал за волосы.
— Ааа! Йессс! — пацан восторженно вскинул вверх два пальца буквой «V».
— Эх, снять бы с тебя штаны да всыпать тебе хорошенько, как в доброй старой Англии.
— Штаны я снять не против. Хи-хи… Как и Вы там… А что они в Англии потом делают со снятыми штанами? Покажете?
— Дубасят ремнём и розгами по ягодицам. Если до головы не сразу доходит.
— Ох, мазохисты эти англичане. А я ласку люблю. Тепло и нежность.
Его рука легла мне на бедро и поползла вверх (современная молодёжь совсем без тормозов). Пах опять рефлекторно ожил.
Резко встаю и перехожу в наступление:
— Андрей, а ты не подумал, идя сюда, да и когда писал сочинение, что я могу быть не один, что у меня есть девушка?
— У Вас её нет, я знаю.
— А что мне могут быть ненавистны гомосексуальные отношения?
Я, наконец, высказался открыто, не маскируя термины в словесные псевдофантики.
Парень замер, опустив голову.
— Простите, Михаил Юрьевич. Вы вообще-то сами говорили нам о толерантности ко всем религиозным конфессиям и сексуальным ориентациям. Да я ведь к Вам не жениться пришёл. Просто как к другу, которого очень уважаю и люблю. Я же могу любить друга?
— Друга, конечно, можешь. Но ведь мы с тобой как бы ещё не…
— Да я всё понимаю. Я для Вас никто, и звать меня Никак. А может, мы ещё подружимся? А? Я всё для этого сделаю!
— Ага. Сделал уже. Надо как-то помирить тебя с мамой. У меня ты жить не сможешь — это абсолютно исключено. И не потому что ты для меня никто. Как раз наоборот, ты очень… — я осёкся на полуслове, выпалив сгоряча лишнее.
Андрей внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и ничего не сказал. Он явно был доволен тем, что добился чего-то очень важного.
— Можно я твоё сочинение оставлю себе?
— Конечно. Ведь оно написано для тебя.
Вскидываю недоумённые глаза.
— Простите. Для Вас.
— Спасибо! Ты пойми, Андрюша, мне и правда очень приятны твои слова. Я не бесчувственная корова. Но давай включим задний ход и вернёмся ко «вчера».
— Задний ход? Это как?
Парень хитро зыркнул и изобразил «задний ход», дёрнув попой.
— Так?
— Иди ты знаешь куда, распутник? Короче, мы будем друзьями, если ты выполнишь три условия.
— Как в сказке.
— Ага, про петушка. Во-первых, ты перепишешь сочинение. Во-вторых, помиришься с мамой. Как хочешь! Но ты сделаешь это, если в твоём сочинении всё было правдой. И, в третьих, наша дружба станет нашим маленьким секретом для других. Согласен?
— Вау! Ещё бы! Но я тоже хочу выдвинуть три условия.
— Спекулянт.
— Пусть наша дружба будет большим (!) секретом. Это раз.
— Принимается.
— Я хочу быть на равных с Вами, и Вы разрешите мне обращаться на «ты». Вне класса конечно.
— Ладно. Нахал.
— И ты будешь принимать меня в гости. Иногда.
— Да без проблем. Последнее условие я уже сейчас выполняю. Тогда давай и ты берись за свои. Вот тебе ручка, вот новая тетрадка. Твори. А я всё-таки займусь ужином. Матери сам придумаешь что сказать. Позже позвонишь.
— Но я не хочу сегодня возвращаться.
— Никто и не гонит. Пользуйся моим лимитом гостеприимства. До завтра он неограниченный.
«О моём любимом» — вывел на тетрадном листе Андрей и немного задумался. Но потом лихорадочно принялся строчить что-то. Я тихонько подошёл сзади и прочёл из-за его спины:
«Мой рассказ о любимом друге.
Может ли быть на свете что-либо более желанным и нужным для человека, чем верный друг? Который для тебя и в огонь, и в воду, и в лепёшку… Которому можно спокойно доверить все секреты до донышка. Который всегда поймёт и простит, если оступишься. Заслуженно даст по шее, но потом обязательно выпросит прощение. Главное — никогда не будет равнодушен к тебе! Поможет и поддержит. Вовремя подставит плечо. Спасёт (может быть, даже жертвуя собой). Который не спросит: «Когда отдашь?», давая взаймы. Который поделится последним глотком воды в пустыне.
Я, конечно, тоже мечтаю о таком друге.
Не у каждого есть подобные друзья. Даже обычные друзья бывают не у всех.
Но есть на свете человек, которому я хочу быть настоящим другом. Я готов жертвовать для него всем, что имею и могу. Я люблю его, и это дарит мне невероятные силы. Даёт надежду на то, что и он тоже когда-нибудь станет для меня таким же верным и любящим товарищем…»
— Хмм. Только не упоминай никаких имён, друг мой, — ухмыльнулся я и потрепал сочинителя по затылку. — Если созрел на яйца, айда со мной на кухню.
— Давно созрел! Даже перезрел ваще. Душу продам за ваши яйца. Дайте мне их скорей! Руки чешутся…
— Балбес с языком без костей. Святая Мадонна! Неужели остаток жизни мне придётся провести рядом вот с таким… другом? — подталкиваю я Андрюху к кухне и шлёпаю его игриво по попке, а он бодается в ответ головой мне в грудь, довольно урча большим добрым щенком.